Приветствую Вас, Гость
Главная » Статьи » Мои статьи

Воспоминания Сергея Преображенского

По вечерам устраивались чтения, беседы или лекции, сопровождаемые показом так называемых живых картин с помощью волшебного фонаря (кино в то время еще не было). Устраивались концерты и спектакли, а после них обязательно подавался чай с каким-либо печеньем или халвой. Плату за чай вносили кто сколько может — от одной-двух копеек до рубля. Во время воскресников засевались и убирались до двадцати гектаров (десятин) пшеницы. Заготовки топлива, текущие ремонты и другие работы также производились в дни воскресников станичным правлением.

В 1911 году для голодающих бедняков была организована бесплатная столовая.

Братская школа была одним из основных направлений деятельности "Братства”. "Братство” не ограничивалось проведением бесед и чтений по разным отраслям науки и искусства. В целях просвещения и воспитания подрастающего поколения была организована школа, в которой обучались 25 человек. В школе были учащиеся от 13 до 18 лет, были и взрослые женатые люди до 30 лет. Школа подготавливала для поступления в средние учебные заведения. Кроме общеобразовательных предметов были и такие предметы, как рукоделие и счетоводство. Преподавателями в школе были представители местной интеллигенции и служащие организаций. Все преподаватели учили бесплатно.

По окончании школы более способные учащиеся определялись в средние учебные заведения, как например, в акушерскую школу в г. Екатеринбурге (Свердловске), Петуховское техническое училище, в Омский сельхозинститут, училища в Кургане и Петропавловске. Учащимся, не имеющим родителей, оказывалась материальная помощь.

Инициатором постройки средней школы в станице был мой отец. Школа была большая, двухэтажная, из бревен на кирпичном фундаменте, с квартирой для инспектора (директора школы) с одной стороны и с квартирой для сторожа — с другой, с большим гимнастическим залом, физкабинетом, учительской, двумя теплыми туалетами и раздевалкой. Построена она была на Ярмарочной площади против церкви. Во что обошлось строительство школы и кем оно финансировалось — не знаю, но хорошо знаю (конечно, из разговоров родителей), как изыскивались средства на ее строительство. Помню, как писались обращения к влиятельным и богатым лицам с просьбой пожертвовать. Пишущих машинок тогда еще не было, писала оригиналы моя мать, владеющая хорошим каллиграфическим почерком, а размножали их на шапирографе. Но таким адресатам, как царь Николай Второй Романов, Министерство просвещения, князья и губернатор посылались оригиналы.

С обращением к князю Трубецкому ездил местный ветврач А.П. Шлехтер как владеющий французским языком, поскольку прием у князя Трубецкого велся на французском языке.

К омскому генерал-губернатору Сухомлинову ездил мой отец. Из канцелярий Его величества и Министерства просвещения поступило всего по сто рублей. Князь Трубецкой откликнулся тремя тысячами рублей, генерал-губернатор — пятью тысячами.

Хорошо откликнулось население станицы и ближайших к ней поселков. Ими был вывезен весь заготовленный лес из Боровского лесничества на расстоянии 60 верст (65—70 км) воскресниками (помочами). Таким же способом был перевезен кирпич и др. строительные материалы. Хорошо откликнулись и Курганские купцы (братья Харламовы, Кузнецовы, Колокольник и другие). Строительство школы обошлось в 28 тысяч рублей.

В станице время от времени устраивались так называемые скачки, на которых молодые казаки, возвратившиеся со службы, показывали свое мастерство на лошадях, прошедших службу вместе с ними. Тут было взятие барьеров, преодоление рвов, наполненных водой, рубки лоз, поднятие на полном ходу предметов, соскоки на землю и вновь посадка в седло и другие приемы. Отличившихся премировали ценными подарками.

Зимой, в основном в Масленицу, организовывали бега — как в упряжках, так и на верховых лошадях на приз, установленный станичным правлением, или на спор (пари) между участниками забега в пределах средней стоимости рабочей лошади.

В дни Рождества, Нового года, Крещения и Масленицы устраивались массовые катания, в основном в упряжках. Большинство казаков имели выездных лошадей с хорошим ходом, то есть рысаков или иноходцев, хорошую упряжь (сбрую) и соответствующий выездной экипаж. Служащие, не имевшие лошадей, нанимали запряженные парой или тройкой лошадей экипажи у ямщиков почтовой и земской станций. Лошадь-иноходец от рысистой лошади отличается тем, что рысистая лошадь при беге одновременно выбрасывает правую переднюю ногу и левую заднюю, и наоборот, а иноходец одновременно выбрасывает правую переднюю и правую заднюю, и наоборот — левую переднюю и левую заднюю.

Следует упомянуть и об устройстве в зимнее время катка и катушек. Каток устраивался на озере. Расчищали от снега площадку и заливали из проруби водой. От ветров и снежных заносов огораживались камышом, на время катания в безлунные вечера освещали разноцветными фонариками. Катушки устраивались обычно на крутых берегах озера с расчисткой дорожки по льду озера. Катались кто на чем: на санках, на фанерных листах и специально сделанных одно-двухместных досках, на невыделанных шкурах и проч. Устраивались и круглые катушки на тележном колесе. К колесу привязывалась длинная жердь, а на другом конце привязывались санки. Водилами служили две-три палки, воткнутые между спицами колеса. Скорость движения санок получалась настолько велика, что редкому человеку удавалось на них усидеть. Человек срывался с санок, но не ушибался: он далеко летел по заранее расчищенному льду. Но стоять близко к кругу зрителям было опасно, да и не рекомендовалось, так как сорвавшийся с санок человек мог нанести серьезную травму, как стоявшим по близости болельщикам, так и себе.

В летнее время по субботам народ с пашень и покосов приезжал домой рано. По субботам молодежь, проживающая в западной части станицы, празднично одетая, заранее, задолго до прихода коровьего табуна, собиралась на полянку перед Лазаретником (так назывался небольшой березовый колок (лесок). Пели, гуляли, играли в хороводы или в мяч, танцевали и плясали под гармошку, а вечером девушки, подоив коров, кто с ведрами на коромысле, кто с флагами на тележках, доставляли молоко на молочный завод, куда собирались и парни. Так что гуляния, игры и песни продолжались до 11—12 часов ночи. Молодежь, проживающая в восточной части станицы, собиралась к табуну у опушки "Маяка”. Здесь обычно устраивались проводы молодых казаков, уходящих на военную службу. Молодежь, собравшаяся у "Маяка”, тоже шла к молочному заводу. Нередко между парнями, живущими в одном краю, и парнями, живущими в другом, из-за девушек происходили ссоры и драки, вплоть до поножовщины. Драки обычно кончались арестом как тех, так и других. Утром каждый арестованный в сопровождении дежурного урядника доставлялся на беседу к атаману. Атаман, выслушав объяснения, в зависимости от личности и характера содеянного, назначал меру наказания и отправлял обратно в каталажку. Режим каталажки таков: она была без окон, спать и сидеть надо было на нарах, передача пищи — один раз в сутки. В исключительных случаях атаман давал указание на оформление и передачу дел мировому судье.

В городки играли обычно по праздникам и в воскресные дни, среди улицы, на проезжей части.

Нерабочие лошади, жеребята, яловые коровы, молодняк животных и овцы паслись в отгонных табунах далеко в степи, и только к вечеру подгонялся на стоянку в двух-трех километрах от станицы конский табун.

Мы, подростки, начиная с весны, увлекались игрой в бабки. Играли коном, через кон и в "Паночки”. Последняя была особенно увлекательной. Игра эта заключалась в том, что бабки в кон не ставились, а ложились, каждая бабка считалась выбитой тогда, когда она отлетала на расстояние не менее трех следов ступни своей ноги. И если, к примеру, я выбил из кона пять-шесть бабок и, не подкладывая панка (биты), решил игру продолжать и промахнулся, другие играющие уже старались поразить мой панок, чтобы вынести меня из игры этого кона и получить с меня выбитые мною пять-шесть бабок.

Летом играли в мяч, городки, свалку, в крокет и в "Казаки-разбойники”, договариваясь заранее о сроках начала и окончания игры. Обычно договаривались на игру продолжительностью два-три дня — от заката солнца до утра. "Разбойники” могли убегать, скрываться где угодно, но не имели права сопротивляться, будучи пойманными. "Казаки” же не должны были прекращать погони "разбойников” на протяжении игры до отбоя.

На противоположном берегу Горько-Соленого озера стояла двухпоставная паровая мельница, три кожевенных завода, скотобойня с тремя-четырьмя складскими помещениями для готовой продукции. В этом озере обычно вымачивались кожсырье и коровья шерсть. Вода в озере розоватого цвета. В ненастную погоду или в дождь с ветром с севера поднимался резкий запах сероводорода и все белые предметы, как, например, оконные переплеты и ставни покрывались налетом цвета яичного желтка.

Второе Соленое озеро, о котором я уже говорил, по нашим убеждениям является целебным озером, хотя никто из ученых или знающих людей им не интересовался и анализов воды и грязи не производил.

Основанием к тому, чтобы считать озеро целебным, лично у меня является то, что, во-первых, оно далеко за пределами нашего района было известно людям, и люди, больные ревматизмом и другими заболеваниями ног, приезжали сюда лечиться. Во-вторых, удивительно озеро вот чем: в соленых озерах обычно никакой растительности нет, а в этом — с одной стороны растет камыш. Грязь образуется из миллиардной массы маленьких кругленьких красных букашек, которые в сентябре исчезают. Они погибают или прячутся в грязь, но с наступлением тепла появляются вновь. В воде их не видно, вода кажется совершенно прозрачной, и только опустив в воду ладонь и присмотревшись, их можно видеть невооруженным глазом.

Было еще одно интересное озеро, находящееся в восьми-девяти километрах от станицы, под названием "Рассольное”. Рядом с ним в ста метрах находилось озеро с прекрасной пресной водой.

В то время, когда случался перебой с солью, любители наживы, пользуясь отсутствием таковой, продавали ее по цене в десятки раз большей. На озеро приезжали люди, делали из кровельного железа противни, и на огне рассол выпаривался. Получалась белая, хорошая на вкус, поваренная соль. В засушливые годы, какими были 1911 и 1921, соль на озере садилась слоем два-три сантиметра. Тогда на озеро съезжались сотни людей, брали у представителя станичного правления за установленную плату допуски и специальными граблями гребли соль, которая была кристаллами до пяти-шести миллиметров в диаметре и слоем под поверхностью воды до десяти сантиметров. Собранную кучками соль, кто на лодках, кто на плотах, вывозили или выволакивали на берег. Таким способом можно было добыть ее в течение дня с одиннадцати часов утра до семи-восьми часов вечера до двухсот и более пудов в день. До одиннадцати часов утра соль грести было нельзя, в ней оказывалось много селитры, которая только с восходом солнца частично испарялась, частично вновь погружалась через слой грязи на дно озера. Собранная соль утром до одиннадцати часов с селитрой оставалась практически несъедобной. К вечеру соль от поверхности воды уходила в грязь. Толщина слоя грязи по всему озеру была примерно до одного метра.

Вином раньше не увлекались, и пьяниц в станице почти не было, пожалуй, кроме М.П. Кизина, да и водка — 40 копеек бутылка — считалась дорогой.

Редким явлением было видеть пьяными парней. О М.П. Кизине стоит рассказать особо. Человек он был с образованием, был он наш сосед через улицу наискосок. Кизиных было два брата — Михаил Павлович и Евгений Павлович. Михаил Павлович был первоклассным столяром, жил с матерью-старушкой в трехкомнатном флигеле на территории двора двухэтажного дома, сдаваемого ими со всеми надворными постройками и складами в аренду Переселенческому Управлению. Его брат Евгений Павлович — полковник, жил с семьей в г. Омске, служил преподавателем в кадетском корпусе. Изредка Евгений Павлович приезжал летом в станицу в отпуск и для устройства домашних дел. Много лет братья не могли поделить дом. Если Евгений Павлович предлагал Михаилу Павловичу взять верх дома, Михаил Павлович говорил, что он не возражает взять верх, но он его продаст на слом. Если ему предлагали взять нижний этаж дома, он говорил, что он не возражает взять и низ, но он в него пустит кабак. Ну, а при таком соседстве — в одном доме с кабаком, вряд ли бы нашлись охотники его арендовать.

Михаил Павлович, идя в кабак за шкаликом (1/5 часть бутылки), обычно сам себе говорил, что "Михаил Павлович не пьяница, что кабак ему хоть бы хны, и что он пройдет мимо него и не заглянет”. Но с приближением к нему у М.П. подкашивались ноги, он, держа себя за бороду (бороду носил большую), кося глазами на дверь кабака и с трудом делая один-два шага вперед, останавливался и, хваля себя за мужество, восклицал: "Ну вот видишь, боялся, а прошел, ну, а теперь зайди и за это выпей”. И так он, восхваляя и вознаграждая себя за "проявленное мужество”, ежедневно совершал туда путь и возвращался с песней.

Интересной личностью был временно проживающий в станице студент Рощин, высланный из-под Петербурга в Сибирь под надзор полиции. Он был уже немолодой.

Как я уже и говорил, я родился в Вологодской губернии, привезен был в Сибирь в пятилетнем возрасте. Начальную четырехклассную школу закончил по месту жительства в станице Пресногорьковской. Школа была рядом с домом через дорогу по переулку, в частном доме казака П.В. Кизина, однофамильца М.П. Кизина.

Казачья школа от школы крестьянской отличалась дисциплиной и обязательным изучением один раз в неделю военного дела, гимнастики и пения походных песен. Два дня в неделю все учащиеся в обязательном порядке должны были приходить в школу в форме. Девочки — в черных или коричневых платьицах с белым фартучком. Мальчишки — в казачьей форме, то есть в синих суконных шароварах с красными лампасами и в защитного цвета кителе (тужурочке) с блестящими пуговицами и с красными погонами. Это зимой, а летом — в рубашках защитного или белого цвета с красными погонами и с красным матерчатым поясом вместо ремня и в сапогах. В день изучения военного дела должны были приходить при сабле и деревянной винтовочке, специально выдаваемых школой, которые перед летними каникулами ежегодно возвращались. Летом в течение двух-трех дней проводились занятия на лошадях. Обучались правильной посадке и езде верхом, как в седле, так и "жейдаком”, то есть без седла, а также и уходу за конем.

Когда приезжало (или проезжало) в станицу войсковое начальство — войсковой казачий атаман, проживавший в кокчетавской станице, это в 180 верстах от нашей станицы, то подготовка к встрече велась по неделе и больше. Занимались и сами казаки, занимались и мы, ученики. А когда прибывал губернатор, ученикам давались подарки (конфеты, пряники), а ребятам-беднякам выдавалась бесплатно форма.

После окончания начальной школы я был отвезен в г. курган в Духовное училище. Училище четырехклассное приравнено по тем временам к высшему начальному училищу с пансионатом, и с контингентом учащихся 100-120 человек. Училище находилось в центре города на Александровской площади в четырехэтажном здании — самом большом и высоком здании кургана.

В нижнем этаже были кухня, столовая, гардеробные комнаты, материальные и продуктовые кладовые, сапожная и пошивочно-ремонтная мастерские и квартира экономки. На втором этаже жили смотрители, инспектора, надзиратели и преподаватели. Здесь же был парадный вход и раздевалка для дежурных швейцаров. На третьем этаже по обе стороны коридора размещались классы, большой зал, учительская и туалет. На четвертом этаже — спальни, церковь, квартира дежурного надзирателя, библиотека, регистратура, где мы записывались при отпуске в город с указанием куда, к кому и на какое время идешь. Здесь же выдавались нам деньги на карманные расходы, но обязательно с указанием, на какие покупки. Тут же были туалет с умывальником и комнатка дежурного портного, которому с вечера мы отдавали верхнее платье, требующее ремонта, а утром эти вещи нами разбирались уже в готовом виде. Заплатки на одежде не осуждались, а за дырки наказывали.

В церковь нас водили ежедневно: утром и вечером минут на пять на молитву перед сном и перед завтраком, по субботам — ко всенощной службе и по воскресеньям — к обедне.

Питались в столовой, питание было пятиразовым: утром в восемь часов — чай и легкий завтрак, в одиннадцать часов — второй завтрак, в два часа дня — обед, в пять часов — полдник и в восемь часов вечера — ужин. По воскресеньям и праздничным дням к завтраку и полднику подавались кофе, какао или чай с вареньем или конфетами, и обязательно мясные или сладкие пироги с какой-то начинкой.

Во дворе была больница с квартирой врача, два дома с квартирами обслуживающего персонала, садик и ровная площадка со скамейками вокруг нее, которая зимой заливалась под каток. Для точки коньков и ремонта обуви содержался человек. Вторая, большая часть двора, была занята хозслужбами, баней, разными сооружениями для физических упражнений и площадками для разных игр: в мяч, в городки и т. д. Форма — черного цвета тужурка и брюки навыпуск, рубашки коричнево-вишневого цвета, фуражка черного сукна с черным бархатным околышем, демисезонное пальто с бархатным воротником, зимнее с барашковым, шапка-ушанка.

Изредка ходили на дневные представления в цирк. По воскресеньям любителей рыбалки водили на реку Тобол. удочками обеспечивало училище. По вечерам проводились художественные чтения или лекции. Ставились спектакли, в которых женские роли исполнялись мальчишками. На Рождественские и новогодние каникулы большинство учащихся разъезжались по домам. За мной обычно приезжал отец.

И вот однажды, управившись с делами, мы не захотели ночевать в кургане, так как резко менялась погода, подул ветер, потянул поземку, и мы из опасения, что могло передуть дорогу и задержать нам выезд утром, выехали в ночь. Первые двадцать километров до деревни Становой, хотя путь был бором, уже чувствовалось, что буря разыгрывается. Выехав из бора, мы вскоре потеряли дорогу, лошади встали. Искать же дорогу в бурю и метель бесцельно и опасно для жизни. Но мы все-таки решили попробовать отыскать дорогу и, привязав к одному концу вожжей взятую на всякий случай веревку, обошли вокруг упряжки и случайно наткнулись на что-то твердое, приняли это за дорогу и поехали, но вскоре убедились, что это была не дорога, что мы кружимся на одном месте. Решили заночевать в степи в снегу. Распрягли лошадей, привязали их с подветренной стороны к кошеве, в которой было сено, Бесикей (наш кучер) высыпал в нее мешок овса, а с другой стороны кошевы разгребли снег, постелили меховые одеяла и, в чем были, залегли. Нас тут же занесло, замело снегом и стало теплее.

И только на следующие сутки буря стихла, и мы услыхали лай собак. Оказалось, что мы находились на задворках деревни Становой.

У меня оказались помороженными руки и ноги. Не занося меня в дом, стали оттирать конечности снегом, отогревать чаем. Эта травма у меня осталась на всю жизнь.

Интересной личностью в станице являлся уполномоченный Акционерного Общества "Хлебпродукт”, по национальности не то немец, не то чех, по специальности энергетик, Павличек Иосиф Карлович. Женат он был на киргизке Галине Галимовне Абдрахмановой, красивой женщине из богатой семьи, имеющей высшее образование. У них было два сына в возрасте одиннадцати и двенадцати лет — Анатолий и Борис, они хорошо владели тремя языками: немецким, русским и казахским.

Отец Галины Галимовны Султан Абдрахманов жил в Омске, имел около четырех десятков домов, большая часть которых сдавалась в аренду. Человек он был образованный, был муфтием (это высшее духовное звание, по-русски как бы архиепископ) Омской и Семипалатинской областей. Преподавал в Кадетском Корпусе. В 100—120 километрах от Омска был их аул, где содержалось большое хозяйство, паслись десятки тысяч лошадей и овец. После смерти отца управлял хозяйством старший сын Ахмет, принявший на себя имя отца — Султан. Младший брат Г.Г. Зигей окончил Омский Кадетский корпус и юридический институт, работал в Управлении омской железной дороги "Сибобсе” начальником административного отдела. К Павличкам он приезжал в отпуск, бывал у нас. Это были годы НЭПа — 1925—1926.

Я в то время работал бухгалтером сельскохозяйственного кредитного товарищества и по просьбе Иосифа Карловича по совместительству вечерами работал у него. Работы у него было мало, сам Павличек часто вечерами отсутствовал, и мне приходилось его поджидать, быть с Галиной Галимовной. Она много рассказывала о себе, о семье, о жизни за границей. Показывала мне ковер, как музейную редкость, который ткался в Персии в течение пяти-шести лет. Показывала кое-какие драгоценности, показывала фотографию, на которой она была снята в национальном костюме для показа на специальной выставке, как будто бы в Швейцарии. Показывала она и этот костюм, в котором снималась. Платье цветастое, из голубого толстого шелка, жакет из черного бархата. Все было украшено и отделано жемчугом, бриллиантами и другими драгоценными камнями. Шапочка, казалось, сделана была из жемчуга и кое-где украшена бриллиантами. Платье это ей встало свыше 10 тысяч золотом.

Женился я в 1926 году, работая в кредитном товариществе, на старшей дочери начальника почтово-телеграфного отделения Ильи Михайловича Туровского Нине. В станицу Пресногорьковскую семья Туровских приехала в 1921 году. Кроме Нины, в их семье было три сына — Всеволод, Борис и Вадим, и две дочери — Валентина и Юлия. Сам Илья Михайлович — уроженец г. Троицка Челябинской области. Там он учился, там у него началась трудовая деятельность, там он женился на Марии Иосифовне Бочкаревой.

Как-то, играя за общественными амбарами на площадке у леска Лазаретника в мячик, мы увидели, что по дороге от поселка Крутоярского ехал всадник на белом коне. Прекратив игру, гурьбой, кто вперед, мы бросились навстречу всаднику. Первым делом мы особое внимание обратили на коня, уж очень он всем нам понравился, конь был красив, белой масти, сияющий в солнечных лучах. Остановив коня, всадник спросил у нас, как проехать к ветеринарному врачу — Александру Петровичу Шехтеру. Среди нас оказались два сына А.П. Шехтера — Николай и Павел и, естественно, всей гурьбой мы провожали всадника до дома Шехтера. Всадник не являлся знакомым человеком Шехтера, видимо, он по пути следования на предыдущих остановках выяснял, где и у кого бы он смог остановиться. По приезде всадник отрекомендовался Александрой Герасимовной Колпаковской. Мы, конечно, были удивлены, что всадник оказался женщиной. Одета она была в широкие шаровары, в длинную черкеску, подпоясанную наборным ремнем при кинжале и пистолете, в черную папаху с длинным ворсом. Пока она знакомилась с семейством, умывалась и приводила в порядок себя и своего коня, подошел довольно порядочный по объему ее багаж, и станица уже знала и говорила о ее приезде. Особо был встревожен и удивлен приездом "какой-то Колпаковской” проживавший по соседству с Шехтером восьмидесяти четырехлетний генерал-майор в отставке Иван Яковлевич Нирбут. Приодевшись, он пошел к Шехтеру для встречи с ней (он, будучи хорошо знаком с Шехтером, почему-то бывал у них редко). Придя к Шехтеру, он застал всех в столовой, извинился за свой визит, здороваясь с ней и представляясь ей, заявил, что он очень хотел бы знать настоящее имя, отчество и фамилию уважаемой Александры Герасимовны, ибо он, будучи женат на родной сестре Александры Герасимовны Колпаковской, — дочери бывшего губернатора Оренбургской губернии генерала Колпаковского, хорошо знал, что Александра Герасимовна умерла, и он лично присутствовал на ее похоронах.

Спутница, поставленная им в очень неудобное положение, встала и перед всеми извинившись, сказала, что она имела в виду и дальше следовать "инкогнито”, но, оказавшись случайно разоблаченной, достала документ личности и прочла, что она в действительности является Александрой Герасимовной Кудашевой, женой или дочерью, теперь не помню, князя Кудашева.

Конечной целью ее поездки была эвакуация в Омск, а дальше — в Китай. Прожив у Шехтера несколько дней и ознакомившись со станицей, княгиня Кудашева решила на некоторое время задержаться в станице Пресногорьковской и стала подыскивать для себя и коня соответствующее помещение. Таким помещением оказалась наша летняя кухня, где она и обосновалась вместе с конем — чистокровным арабом Лориком. Конь понимал ее с одного слова. Спал он тут же, на матраце, набитом соломой. Кормушки для сена и овса были тут же. Ел он против наших лошадей сравнительно мало. Всех посетителей, с кем бы она ни приходила или кто бы к ней ни приходил, при ней он пропускал беспрепятственно, давая свободный подход к столу, не мешая разговаривать. Зайти же в избушку в отсутствии хозяйки было невозможно. Только кто-то открывал дверь, как он, прижав уши и оскалив зубы, с шумом бросался на посетителя и тут же брал зубами за ремень, висевший на двери, закрывал ее. Редко она закрывала свою избушку на замок. На Лорика, как на сторожа, можно было положиться. Уходя куда-либо надолго, она оставляла ему соответствующую посуду. Обычно он терпел и ждал ее возвращения. Небольшую проминку его она делала по кругу во дворе или проезжала его сама верхом в седле. Разрешала делать проминку его и мне, но только без седла, и только однажды она разрешила мне проехать в седле. Седло казачьей формы, само седло, стремена, подпруга и шлем были украшены золотыми и серебряными орнаментами. Потники обшиты тонким персидским ковром. Седло это ей было подарено, как она говорила, в империалистическую войну главнокомандующим войсками Н.Н. Романовым, дядей царя Николая II. Кудашева, имея воинское звание полковника, командовала отдельным казачьим полком.

В то время ей было около сорока пяти лет. Столовалась она у нас. За завтраками и обедами она обычно не задерживалась. Вечерний чай проходил в беседах и спорах с отцом. К вечернему чаю почти ежедневно приходил И.Я. Нарбут. Поговорив за чаем, в основном с матерью, он обычно за столом засыпал и, проснувшись, вставал, извинялся, и тут же уходил домой. Жил он в отдельном доме из трех комнат. Одну из них занимал денщик.

Вторая комната служила спальней и залом, а третья являлась как бы столярной и слесарной мастерской. Часа по два-три в день он чем-то занимался. Строгал, пилил, клеил или перебирал и приводил в порядок свои инструменты. У нас много было предметов его работы: ухватников, сковородников, лопаток с деревянными дубовыми ручками на металлических заклепках, деревянная походная кровать с плетеной сеткой из мягкой шерстяной веревки. Особо были интересными преподнесенные им ко дню рождения матери три или четыре дубовые складные турецкие табуретки, с мягким сидением из персидской ковровой полоски.

Кудашева имела высшее образование, имела два диплома, ветеринарного и медицинского врачей. Много путешествовала, долго жила в Индии, владела гипнозом. Говорила на многих языках, свободно говорила и по-казахски. Лечила она в основном гипнозом и лекарствами из трав. Кроме этого, к ней много обращалось людей и лично, и по почте как к гадалке, знающей астрологию и хиромантию. Выступала с лекциями, проводила беседы и показные занятия по уходу за конем, показывала правильную ковку и расчистку копыт. Изредка на вечерах, устраиваемых после спектаклей, танцевала лезгинку. Во время танца, идя по кругу, выбрасывала к потолку свой кинжал и, не задерживаясь, в танце ловила его, и так повторяла несколько раз.

Прожила она у нас около года. Уехала от нас в Курган на Смолинский конный завод и там по совместительству заведовала городской ветеринарной амбулаторией.

Дальнейшая ее судьба неизвестна. В конце 1917 года я у нее был.

После окончания двух классов школы II ступени (это примерно восемь классов десятилетки), дающих право на поступление в среднее учебное заведение, я по совету своих товарищей А.Г. Галактионова и П.И. Седельникова, уже учившихся в Омске в железнодорожном техническом училище, решил поступить туда. Получив необходимые документы и характеристики для поступления в учебные заведения, я выехал в Омск. Остановился там в общежитии училища у товарищей. Дней через пять должен быть первый экзамен, к которому я и приступил готовиться.

Вечером накануне экзамена, просматривая списки допущенных к экзаменам лиц, я себя в списках не нашел. Ничего не подозревая, пошел в канцелярию училища выяснить, и там сказали, что я решением приемной комиссии к экзаменам не допускаюсь по социальному происхождению — как сын священника. Забрав свои документы, я на следующее утро выехал из Омска в Тюмень в надежде поступить в фельдшерскую медицинскую школу, но и там по этой же причине к экзаменам допущен не был.

Окончание следует.

Категория: Мои статьи | Добавил: Венера (08.08.2012)
Просмотров: 547 | Рейтинг: 5.0/2