Революция 1917 года нас застала в Омске, куда в 1916 году отец, как умелый организатор, был переведен, чтобы возглавить контроль за строительством Церковного собора.

Воспользовавшись революцией и сознавая, что строительство собора будет отменено, отец снова возвратился в Пресногорьковскую. 1918 год и половина 1919 года наша местность находилась под властью Омского временного правительства, возглавляемого адмиралом Колчаком.

Фронт гражданской войны к нашей станице приближался и был он где-то в шестидесяти верстах, у станицы Звериноголовской Оренбургского Казачьего войска. Но мы с соседом Д.Н. Ясиченковым решили успеть съездить в с. Боровое Курганского уезда, это в шестидесяти верстах от нас, на мельницу, для размола зерна на муку-сеянку. Только подошла наша очередь засыпать зерно, как мы услыхали выстрелы и крики: "Идут красные!” Мельница продолжала работать, продолжали и мы отгребать муку и наполнять мешки. Заканчивая работу, мы уже знали, что белые из Борового ушли и что Боровое занято красными. Лошадей и свои транспортные средства мы нашли в порядке, там, где их оставили.

Напоив лошадей, запрягли их, погрузили муку и тронулись в обратный путь к дому. Когда мы отъехали от Борового километров десять, нас задержали, предложили взять пропуск. Пропуск получили скоро, проехали через линию фронта красных, также свободно снова проехали линию фронта белых и утром следующего дня возвратились домой. В станице царила паника, основные войсковые части, в том числе 4-й казачий корпус, которым командовал наш бывший заведующий станицей генерал-майор Кубрин Н.П., уже отступили. Всему мужскому населению, почему-либо оказавшемуся не мобилизованным Колчаком, и мужскому населению от 15-16 лет предлагалось на правах беженцев выехать из станицы примерно на 100—120 км до станиц Пресновской и Новорыбинской, не доходя до которых, по словам белых, намечалось дать красным генеральное сражение, после которого все беженцы должны были вернуться по своим станицам. Женщины, старики и дети с места не трогались. Оставалась в станице и моя мать с четырьмя детьми: двумя братьями, двумя сестрами, с домработницей и ее братом Михаилом.

Домработница с братом являлись беженцами из Гродненской области. Как они оказались у нас, без родителей, я не помню. Михаил был старше меня года на два-три, и мы были товарищами. Вместе занимались по хозяйству, ездили в поле за сеном и дровами, ухаживали за скотом, ходили в училище.

Такие указания по эвакуации мужского населения касались только казачества. На крестьянство, проживавшее севернее казачьей линии, на украинское население и киргизов, проживавших южнее, эти указания не распространялись. Казачья линия проходила от Оренбурга через станицу Звериноголовскую на Петропавловск, Омск, где раздваивалась и шла на станицу Ново-Николаевскую (Новосибирск) и вправо вверх по Иртышу на Семипалатинск (теперь Целиноград). Некоторые из беженцев отставали от нас, уклонялись в ту или другую сторону, пережидали передвижение фронта и возвращались по домам. Это было благоразумно, и им завидовали. Но никакого сражения перед станицами Пресногорьковской и Новорыбинской белые не дали и без боев продолжали отступать в направлении к Петропавловску и Омску. Мы, беженцы, казачьими поселениями и станицами продолжали следовать в том же направлении. При следовании от Петропавловска нас захватила зима, ехать на колесах по снегу было значительно труднее, труднее стало добывать для себя продукты питания, для лошадей — корм.

При продаже питания население не знало, на какие деньги надежнее было продать — на царские, на колчаковские или на керенские, которые еще были в обращении. В основном приходилось выменивать на вещи.

Сено, а иногда из кучек скошенный овес, мы брали так. Ехали мы с отцом на трех лошадях, я на бричке, отец на повозке, которую впоследствии пришлось бросить. Мне в то время было пятнадцать лет. Зима крепчала, а я ехал в сапогах и небольшом, где-то вымененном полушубке без мехового воротника и в брезентовом плаще. Как-то мы еще не болели, хотя повсюду свирепствовал тиф, а вши заедали и нас.

Самым страшным и опасным для жизни был наш последний этап пути. Мы подъехали к реке Иртыш, и нам предстояла переправа в станицу Ачегорскую, что в пятидесяти верстах от Омска вверх по Иртышу. Река еще окончательно не встала. Переправа сооружалась искусственная, путем вымораживания береговой лесной чащи и тальника, и по ним — настил соломы. По обе стороны настила было много полыней, из которых там и тут торчали разные экипажи, затонувшие с лошадьми. Были, конечно, и утонувшие люди. Река большая, глубокая и с быстрым течением, так что какие-либо спасательные работы на ней были немыслимы. Сорвался с настила, все, погибал, бесследно уходя под лед или в полынью.

Я ехал на бричке, запряженной парой лошадей, заперев дручком (палкой между спицами колес) задние колеса, чтобы спокойно спуститься с обрыва на переправу. Мне это удалось. Было очень страшно.

Перебрались через Иртыш на ту сторону и расквартировались в Ачегорской. Вскоре наш атаман И.П. Вяткин со своими помощниками был вызван в штаб 4-го казачьего кавалерийского корпуса, где от имени генерала Кубрина, его адъютанта и его личного представителя откровенно рассказали о действительном положении дел на фронте, о моральном разложении в войсках белой армии и о нежелании солдат и казаков воевать против своих, подчас родных братьев и сыновей, воевать против своих односельчан, оказавшихся в Красной армии, говорили о бесцельном и опасном для жизни продвижении вперед за отступающими войсками в чужую неизвестную нам страну — Китай, говорили о начавшейся эпидемии тифа и проч.

От имени генерала как особо уважаемого высшего начальника нашей станицы было предложено довести эту информацию до сведения всех беженцев одностаничников и посоветовать, пока еще не поздно, вернуться домой. Все станичники были согласны вернуться. Правда, были отдельные личности, высказывающие боязнь встречи с красными, опасались за лошадей, которых могли мобилизовать или просто отобрать, боялись за свой скарб, который был с ними. Но пока все это обдумывалось, обсуждалось и решалось, станица Ачегорская, где мы находились, была занята красными. Ни нашими лошадьми, ни имуществом, ни нами самими никто не интересовался, ни допросов, ни обысков не производилось. Только было предложено: у кого находилось оружие — сдать.

Возвращение домой было более тяжелым, чем пройденный первый путь. Предстояло вновь проделать более чем пятисоткилометровый путь настоящей зимой в летних экипажах, по ступицу в снегу. Колеса примерзали к осям, не вертелись, ползли, лошади с трудом тащили наши экипажи.

Одеты мы были не по-зимнему, почти всю дорогу приходилось идти или бежать за экипажем. Где-то все же удалось нам выменять валенки, шерстяные носки и рукавицы, а без этой одежды уже было невмоготу переносить январские морозы. Несколько раз приходилось оттирать снегом и руки, и ноги. Приходилось ехать и разутому, держа ноги в стеганом ватном одеяле.

Возвратились домой на одной бричке, хорошая выездная повозка с кожаным верхом была брошена, одна лошадь продана, многие вещи променяли на хлеб, продукты и фураж.

Возвратившись домой, застали мать работающей в школе. Застали тяжелобольной сестру Екатерину, которая вскоре, в возрасте восьми лет, умерла. Росла мальчишкой, играла только с мальчишками, платьев не носила, очень любила езду на лошади верхом. Самой большой для нее обидой было, когда ее кто-то называл девчонкой. Похоронена она была рядом с братом Александром, с которым они были близнецами.

После возвращения из Омска хозяйством уже не занимались, держали трех лошадей и двух-трех коров. Уход за скотом лежал на мне и домработнике. Десятин по десять сеяли, в основном пшеницу и овес. Топливо и корм для скота заготовлял сам.

Отца убили в 1921 году, ему было около 40 лет, когда в станицу Пресногорьковка пришли красные. (С.В. Преображенский знал человека, который совершил это убийство. В 1973 году С.В. Преображенский приезжал в Пресногорьковку и узнал его, человек этот всю жизнь прожил в селе. Сергей Васильевич не назвал родственникам имени этого человека. — Н.К.)

Мать продолжала работать заведующей школой. Мы жили в квартире при школе.

Домработницей у нас жила Гутя (Августа Никитична) Горбунова из поселка Крутоярского, это в двенадцати верстах от Пресногорьковки. Прожила она у нас лет шесть, пока мы все не разъехались, кто куда. Вскоре после нас она вышла замуж за хорошего человека, вырастила четырех сыновей и двух дочерей.

В 1923 году мать арестовали по доносу — в учительской комнате была обнаружена газета с ее пометками, в которой говорилось о том, что все отобранное у народа зерно не вывезено и горит в вагонах на железнодорожных путях. Мать посадили, каждое утро ее водили в какую-то контору, где она выполняла бухгалтерскую работу, а вечером возвращали в тюрьму.

Хлопотал за нее и способствовал ее освобождению И.М. Туровский.

После освобождения мать работала счетоводом в обществе потребителей в с. Казанке, в 1927 году переехала в Булаевский район, в восьмидесяти километрах от Петропавловска, работать в Возвышенском совхозе главным бухгалтером.

Последняя ее работа была в Запсибтеплотресте главным бухгалтером Кемеровского участка. В 1934 году ушла на пенсию, жила у дочери Людмилы в Кемерово, где Людмила работала заместителем главного бухгалтера Горторга.

Муж сестры Людмилы Н. Нерятин — офицер-связист. Воевал с июня 1941 г. по май 1945 г., погиб накануне Дня Победы 7 мая 1945 г. Похоронен в Австрии, в городе Пресебаум. А в марте 1946 года умерла сестра, оставив на руках больной матери двух сыновей и дочь Римму, впоследствии удочеренную И.Г. Козыркиным и его женой Юлией, сестрой моей жены Нины.

Коротко о судьбе братьев Николая 1910 года рождения и Владимира 1917 года рождения. Сознаю, что я был обязан как старший брат помочь матери в воспитании младших братьев.

Не знаю, как Николай оказался у нас "на отшибе”, как оказался на станции Называевской Омской железной дороги, там он женился, заболел туберкулезом и умер молодым в марте 1943 г.

Младший брат Владимир рос под присмотром сестры Людмилы. После успешного окончания Томского медицинского института, в начале Отечественной войны, в 1941 году, был мобилизован в армию, где служил в должности начальника санитарной службы в авиадесантной бригаде. Воевал под командованием маршала К.К. Рокоссовского. Еще до окончания войны был назначен начальником фронтового госпиталя, а после войны еще два года руководил госпиталем в Германии.

В 1947 году он вернулся в Союз. Прошел двухгодичный курс военной академии им. Фрунзе в Москве (1947—1948 гг.), служил в Рязани, затем повышал квалификацию в академии Генерального штаба в Ленинграде (1953—1955 гг.), после чего возглавил военный госпиталь в Туле. В начале шестидесятых годов был назначен начальником госпиталя в Германии. Из-за болезни жены демобилизовался в 1972 г. Был инструктором по прыжкам с парашютом. Совершил свыше 400 прыжков с парашютом, в том числе при их испытании. Имеет около двадцати правительственных наград. Умер в марте 1981 г.

В 1947 году моя уже серьезно больная мать переезжала с внуками из Кемерово на жительство к сыну Владимиру в Рязань. В пути заболела, в Свердловске была с поезда снята и помещена в областную больницу, где вскоре умерла. Похоронена она была мною с участием сестры жены Юлии Козыриной. Все хлопоты по похоронам взяло на себя само похоронное бюро. Похоронили по церковному обычаю — с отпеванием и хором певчих.